— Давай что ли завтра с утра на станцию?
— Думаешь, на рынке не отломится?
— Заглянуть можно. Да толку… — Андрей сплюнул на середину мостовой.
— Посмотрим. На станцию всегда успеем. И на вещевой загляну.
— Прибарахляешься? — ухмыльнулся Андрей.
— В сапогах ноги горят. Да и к зиме целее будут.
— Далеко заглядываешь, — покрутил головой Андрей. — Ну, бывай.
— Бывай.
По дороге домой Эркину почудились за спиной шаги. Несколько раз он останавливался и прислушивался. Было уже совсем темно, и вне Цветного квартала индейцу лучше никому на глаза не попадаться. Ни полиции, ни своре, ни любой белой сволочи. Но он пошёл дальним путем, через парк, куда с наступлением темноты никто не рисковал сунуться. В парке он перестал слышать шаги и побежал через дворы домой. Не рискуя хлопать калиткой, перелез через забор у навеса Старой Дамы и, прячась в тени сараев, пробрался к дому. У сарая Жени он снова прислушался. Нет, похоже, оторвался. Но кто же ходит за ним? Неужели этот… Рассел, о котором говорила Женя. Что ему нужно?
Эркин бесшумно задвинул засов на калитке и вошёл в дом. Нижняя дверь, ступеньки скрипучие, надо бы починить, но это у Андрея надо сначала выспросить потихоньку, что и как. Звать его на эту работу он не может, не брать же с Жени деньги, а бесплатно Андрею с какой стати работать. Верхняя дверь. Он закрывал верхний замок, когда рядом прозвучало тоненькое.
— А мы сегодня твой пакет доедим?
И голос Жени.
— Ах ты, бесстыдница, нет чтобы поздороваться.
И недоумённый вопрос.
— А он разве гость? Он же свой.
Эркин прислонился лбом к двери и постоял так, будто не мог справиться с замком. Потом обернулся. Дверь в комнату открыта, и в двери стоит Женя с прислонившейся к ней Алисой, смотрят на него и обе улыбаются. И из кухни тянет запахом чая и чего-то вкусного. И он сбросил, как ненужный груз, и шаги за спиной, и сорвавшийся заработок, и страх от мелькнувших за углом фар… И улыбнулся.
…Толстые маленькие лепёшки Женя называла oladii, а Алиса oladushki. Он не сразу понял, что это одно и то же, и повторил: оладьи, оладушки.
— Да, Эркин, — Женя подвинула ему сметану в чашке. — Ты в сметану их макай, так вкуснее. — И перешла на английский. — Алиска опять стала путать. Ты же уже много слов по-русски знаешь, так давай тоже, день по-русски, день по-английски, хорошо? — он неуверенно кивнул. — А то ведь эта обезьянка так ни одного языка знать не будет.
— А разве сегодня английский день? — вмешалась Алиса. — Сама же по-русски начала. Про сметану.
Женя засмеялась и сказала по-русски.
— Виновата, исправлюсь.
И посмотрела на Эркина: понял ли?
— Я… плохо говорю… по-русски, — осторожно составил он фразу.
— Всё правильно, — одобрила Женя и тут же уточнила. — Сказал правильно. А говоришь ты совсем не плохо. С Андреем на смеси говорите? — перешла она на английский.
— Когда как, — быстро ответил он по-английски же.
— Ты ей смешивать не давай, а сам говори как удобнее, — сразу изменила решение Женя.
— Да?! — тут же возмутилась Алиса, — а я тоже хочу…
— Мала ты ещё для хотений, — не давала ей перейти на английский Женя.
Он слушал их перепалку молча, и всё та же неуверенная улыбка чуть морщила ему губы, почти не меняя лица, только глаза поблёскивали.
Женя уложила Алису, а он ещё сидел за столом, ожидая их обычного вечернего разговора.
— Всё, спи, маленькая. Мне завтра с утра на работу, спи, Алиска.
— Тебе всегда на работу, — пыталась спорить Алиса.
Наконец она затихла, и Женя вернулась к столу. Села, налила себе и ему чая.
— Как сегодня?
— Немного. Мне… в имперских заплатили. Ничего?
— Не страшно, — махнула рукой Женя. — Вот давай и посмотрим, как у нас с деньгами.
Он кивнул. Женя встала, принесла шкатулку и выложила на стол деньги.
— Давай посмотрим, — повторила она.
Он залпом допил и отодвинул чашку, расчищая место.
— Отнеси на кухню, — попросила Женя. — Сложи там в тазик, я потом помою.
Он кивнул и быстро встал, собирая тарелки и чашки. На кухне он сложил всё в тазик для мытья посуды, Затем, подумав, вылил туда ковш тёплой воды, чтобы не присохло, и вернулся в комнату.
Женя, сосредоточенно хмурясь, раскладывала деньги на маленькие кучки. Эркин осторожно, чтобы не помешать ей, сел на своё место.
— Вот посмотри, — подняла на него глаза Женя, и он подался вперёд, навалился грудью на стол. — Вот, это нам на еду. В пятницу я получаю, и должно хватить.
Он медленно кивнул, настороженно разглядывая толстую пачку.
— На еде нельзя экономить, — поняла его взгляд Женя. — А то потом на лекарствах больше протратишь. Это на горючку для коптилок. А знаешь, — вдруг оживилась она, — я видела лампу, керосиновую. Очень хорошую. Керосин теперь в продаже есть. А то раньше как стратегический его и достать было нельзя, и цены сумасшедшие. А теперь свободно. Может, купим с получки? Как думаешь?
Эркин пожал плечами и тихо спросил.
— Она… очень дорогая?
— Можно найти и не очень.
— Я в вещевом видел, недорогие. Но их чинить надо, — рискнул он предложить.
— Чинить? — переспросила Женя. — Чиненое не надёжно. Можно пожар устроить.
Женя пересчитала оставшиеся деньги, задумалась, тряхнула головой. Но он опередил её.
— Я смотрю, имперские… это я принёс, да?
— Да.
— Тогда давай, я их обменяю. Это же как сигареты, да?
— Правильно! — улыбнулась Женя. — Мне же в имперских не платят, — она быстро перебрала пачки, выбирая зелёные, цвета молодой листвы, бумажки. — Вот. Только не меняй, а купи чего-нибудь. Но на кроссовки этого мало.