— Значит, у вас это баней называли, — Фредди невесело усмехнулся. — У нас кольцом.
Андрей оторопело уставился на него. Беззвучно открыл и закрыл рот. А Фредди продолжал:
— Кипятком, правда, не шпарили. И не до смерти. Так. До полной отрубки.
— И на каком ты отрубился? — спросил Эркин.
— Сказали потом, что на шестом, — Фредди улыбнулся одними губами. — Я-то с третьего уже не помню ничего. Тоже… повалялся потом, — твёрдо посмотрел в глаза Эркину. — Тогда мне спину и выбили.
Андрей перевёл, наконец, дыхание:
— Уорринг?
Фредди кивнул:
— Он самый. Знаешь?
— Слышал. Оттуда либо в лагерь, либо в землю. А ты?
— А я третий путь нашёл.
— Оттуда не бежали.
— Меня выкупили. В работу.
— Чистильщик?
Фредди пожал плечами:
— Другого варианта не было.
— А потом?
— Я работал честно, — усмехнулся Фредди. — Расплатился за Уорринг, и меня отпустили.
— Вход десятка, выход сотня, — зло усмехнулся Андрей.
— Я сам брал заказы и никому не мешал, — спокойно ответил Фредди.
— Остался чистильщиком?
— И это. Я сам по себе.
— Но не вышел.
— Мне некуда выходить, — пожал плечами Фредди.
Эркин молча слушал этот быстрый разговор, не вмешиваясь, ни одним движением не выдавая своего непонимания. Или он всё понимал? Когда Фредди и Андрей замолчали и посмотрели на него, он только кивнул.
Но Фредди решил объяснить.
— Чистильщик — это…
— У тебя другого варианта не было, — быстро перебил его Андрей. — А… а выйти оттуда нельзя, это так. Только в землю выход. Или в трубу, ну, через крематорий, если в лагере.
— Я понял, — спокойно сказал Эркин, хотел что-то ещё добавить, но передумал и сказал явно другое: — Каждый своего хлебнул, и мало никому не было, так?
— Так, — кивнул Андрей.
— Сами додумались? — усмехнулся Фредди.
— Не дураки же мы, — улыбнулся Эркин.
— Это верно, — ответно улыбнулся Фредди. — Дураками вас назвать никак нельзя.
Эркин подобрал разбросанные фляги.
— Пошли, — просто сказал он. — Пора дальше.
И снова бредут, пощипывая траву, бычки, и они то скачут, выравнивая или сбивая стадо, то дремлют в сёдлах, давая коням идти за стадом, то съезжаются вместе, чтобы поговорить, то рассыпаются по краям стада. И разговоры у ночного костра и на дневках. И эти два дня остались в памяти обрывками разговоров и рассказов.
…
— Я дома не помню почти. Так… обрывки. Даже имён не помню. Смешно, да?
— Нет, Эндрю, не смешно. Ты выговорись. Легче будет.
— Они сначала когда пришли… Они всё разбросали, поломали. У… нас книг было много, так они… они вывалили их и ходили по ним. Но схрон они не нашли. Всё обшарили, но не нашли.
— Чего? Что не нашли? Это по-русски, да?
— Я не знаю, как это по-английски. Ну, место, где прячут. Не сейф, не тайник, а… большое, не для вещей. Я лучше расскажу, как оно сделано было. У нас подпол был. Ну, погреб, только не отдельно, а прямо под домом. И люк, вход с лестницей на кухне. Там картошку держат, банки с компотом, соленья всякие…
— Ясно. Здорово придумано, не бегать никуда.
— Там у всех такие были, кто в своём доме жил. Ну вот, а когда Империя пришла, в погребе перегородку сделали, отделили часть, и туда второй люк, из спальни. Там ковёр, на ковре стол. И когда обыск был, через кухню тоже в подпол спустились. Всё переломали, банки перебили, у нас ничего не осталось. Но схрона не нашли. В спальне ковёр они забрали, он ихнему старшему понравился, но люка не заметили. Там пазы хорошо были заделаны. Схрон, понял?
— Да. Тайник (hiding-hlace).
— Тайник и я знаю. Это мы делали.
— В Паласе?
— В камерах трудно. Нас тасовали часто. В душевой тайник был. В распределителях… бывало. А уж в имении… У каждого, считай, свой.
— А что прятали?
— Жратву, в основном. Кто что.
— Ну, и в лагере их полно было. Такие делали, что ни один шмон их не брал… И когда уже за нами пришли, они опять всё искали, и опять ничего не нашли. Избили нас всех. И увезли. Я не знаю, что потом с домом было. Сожгли, наверное.
— Могли и продать. Как выморочное имущество. Так что, может, и устоял. Если там живёт кто, можешь права предъявить.
— Нет, Фредди. Я ж не знаю, где это. Не помню я ничего. Ни города, ни фамилии своей. И… и для этого же документы нужны. А у меня что? Номер. Покажи, попробуй.
— Ты совсем без бумаг?
— Совсем.
— Бумагу купить можно. Дорого, но можно. Ладно, это ещё обдумать надо. А у тебя?
— У меня справка русская. Об освобождении. Пока хватает.
…
— В питомнике детей сразу отбирают. Выкармливают совсем другие. Их молочницами звали. Ну, до пяти нас всех вместе держали. Приучали. Что белые — господа, что не слушаться нельзя. Простые работы всякие делали. А в пять первая сортировка. Нет, первая в год была. Нам тогда и номер ставили. Но этого я не помню. Меня в пять лет в спальники отобрали и в другой питомник перевезли. Учебный. Но там был свой питомник. Племенной. И нас, старших уже, туда на работы гоняли. На уборку обычно. Ну и когда годовиков клеймили, мы подносили там, держали.
— Годовиков?
— Ну да. Которым год исполнился. А может и меньше. Это сразу после Нового года. Там перед Новым годом ещё праздник какой-то.
— Кристмас. Рождество.
— Ну-да. И вот надзиратели неделю пьяные. Иногда и не кормят. Некому. Мы так и сидим по камерам. Ну, это мальцы. Кто постарше, то самая работа в эту неделю.
— И кого отбирали?
— Красивых. Тело чистое, без шрамов там, родинок. Двигаются хорошо, ловкие.
— Я… я слышал, что таких, кому… нравится это.