Аналогичный мир - Страница 31

Ещё не веря, она взяла коптилку и подошла к кровати. Показалось ей или нет? И рывком отбросила одеяло.

Он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, даже не пытаясь прикрыться, а рядом, за ним, прижавшись, обнимая его, лежала Алиса.

Эркин слышал потрескивание фитиля и рискнул приоткрыть глаза, но лицо Жени показалось ему таким страшным, что он зажмурился. Затем он почувствовал, как сорвали одеяло. Он знал, что она увидит, и знал, как это можно понять… всё, это конец…

Женя стояла как в столбняке. Тельце Алиски казалось особенно белым и нежным рядом с этим тёмным костлявым телом. Головка у него на плече, ручка с растопыренными пальчиками на его груди, задравшаяся рубашка… Коптилка дрожала у неё в руке и, чтобы не сделать ничего, не вылить горючку прямо на него, Женя отвернулась и долго, очень долго шла к столу. Поставила коптилку и постояла, глядя на огонёк, пока не заболели глаза. Потом вернулась к кровати и спокойно, будто… будто ничего особенного не случилось, очень спокойно и осторожно взяла дочку на руки. Алиса сначала цеплялась за него, потом открыла глаза и заулыбалась.

— Мам, ты?

— Я-я, маленькая.

— Тут гроза была, — сонно заговорила Алиса, — я испугалась так.

Женя укладывала её, укрывала, а она всё рассказывала.

— А мы играли… Мам, а я Эрика в глаз ударила… нечаянно… — и вдруг, — Мам, это ты?

— Я-я, спи.

— Ага. А гроза кончилась?

— Кончилась. Спи.

— Сплю, — согласилась Алиса.

Женя укрыла её, подоткнула одеяльце. Выпрямилась. Провела ладонью по лбу, как бы соображая, что же ей сейчас делать, и, почувствовав на себе взгляд, обернулась.

Он лежал по-прежнему, как она оставила его, и смотрел на неё. Она пошла к нему, и тогда он заговорил. Женя не сразу разобралась в этом захлёбывающемся рваном потоке слов.

— Женя, клянусь… она сама… — Эркин торопился выговорить, пока… нет, не оправдаться, но хоть сказать, объяснить, хоть что-то, — нет… гроза была… она испугалась, залезла… я заснул… Женя, нет, пальцем не тронул… Женя… я гнал её… Женя, не надо… пощади… Женя…

Она уже стояла рядом, а он всё говорил дрожащими прыгающими губами, и слова выходили невнятные, не те. Женя хотела остановить его. Говорить она не могла и потянулась закрыть ему рот рукой, но он ловил её руки и всё говорил, говорил, и речь его становилась всё более неровной, задыхающейся, а лицо кривилось в страшной гримасе. И его трясло, так сильно, что она видела эту дрожь.

И вдруг так же внезапно он замолчал и замер, раскинув руки. Она поняла: он ждёт удара. И подтверждая это, он сказал уже совсем другим, хриплым жёстким голосом.

— Бей, — и, судорожно дёрнув шеей, сглотнул.

И замер в ожидании, только на лбу выступали и скатывались к вискам капли пота.

Женя повернулась и отошла, села к столу. Как она устала, господи, как устала.

И тут она услышала новый звук. Тихий безнадёжный плач. Она уже слышала такое. Так плакали в госпитале. Умирающие. Обречённые. Они знали, что умирают, и ничего не могли уже сделать, ни на что не надеялись и вот так, плача, прощались с жизнью.

— Перестань, — сказала Женя, не оборачиваясь. — И укройся. Простудишься.

Но была тишина. И она заставила себя встать и подойти к нему. Он молча смотрел на неё. Он ещё не отошёл от пережитого страха. Женя впервые видела его таким, вообще она раньше ни разу не видела такого. Он ждал её слов, и она устало сказала то, единственное, что могло успокоить и его, и её саму.

— Ты ни в чём не виноват. Что я, свою дочку не знаю. Она упрямая. Если решила что, своего всегда добьётся.

У него опять задрожали губы, и она накрыла их своей ладонью и держала так, пока с его лица не исчезло страшное выражение обречённости.

Женя медленно убрала руку, и устало повторила.

— Укройся.

Не отводя от неё глаз, он вслепую потянул на себя одеяло.

— Ну что ты так, зачем? — сказала Женя.

Он не ответил ей, да она и не ждала ответа. Где-то очень далеко проворчал гром, зашевелилась во сне Алиса, и Женя подошла к ней. Нет, спит. Надо себя привести в порядок, а то ей болеть никак нельзя. Всё снять, развесить. Она ушла на кухню, разожгла плиту, развесила пальто, набила газетой туфли, переоделась.

Она ходила взад и вперёд в обычной вечерней круговерти. Машинальная бездумная работа и странная опустошённость внутри. И напряжённая тишина в комнате. И его блестящие, неотрывно следящие за ней глаза. Он лежал молча и только часто неровно дышал.

Эркин никак не мог отдышаться, не мог осознать, что обошлось, что она пощадила, поверила ему. Он ждал смерти и не мог поверить, что смерти не будет. Его трясло, а на глаза наворачивались слёзы, и он никак не мог их остановить. Когда Женя выходила, он осторожно, стараясь не зашуметь, переводил дыхание и вытирал лицо, но приближались её шаги, и он снова замирал, не смея шевельнуться.

Женя вынимала из сумки покупки и тут же раскладывала их по ящикам и полкам кухонного шкафа. А это что? Свёрток какой-то? А, это же ей дал доктор Айзек. "Утром посмотрю, сейчас не до него". Но любопытство пересилило и усталость, и это странное чувство опустошённости. Она быстро развернула бумагу… И ничего не поняла. Что это? Вещи какие-то? Рубашки, майки, трусы, носки, коробочка с бритвой и помазком… и… пачка сигарет?! Как он сказал? "Мой Миша убит, я один". И ещё что-то о дороговизне и лишних хлопотах. Вещи не новые, но всё чистое и целое. Как? Откуда он узнал? Догадался… То, что необходимо, но что нельзя опознать. Она же действительно не может за этим пойти в магазин, а у Эркина нет белья… Но… но как доктор догадался?