Аналогичный мир - Страница 278

К оглавлению

278

— Ведь я лучше, красивее, правда, индеец?

— Да, миледи.

— Я получила в подарок то, о чём не смеет мечтать ни одна женщина. Значит, я лучше? Скажи, индеец.

— Да, миледи.

Смешно, но она, кажется, верит ему.

— Даже ты это понимаешь. Понимаешь?

— Да, миледи.

Ну неужели она ждала других ответов? Он не выдерживает и начинает смеяться. И она смеётся с ним, прижимаясь к нему и сотрясаясь всем телом, наваливается на него. Он ложится на спину, упираясь лопатками в постель, выгибается, входя. Она всё ещё смеётся.

— Глупая жирная утка. У неё никогда не будет такого. Правда, индеец?

— Да, миледи.

Замолола. Но это не страшно. Она бьётся о него, и её мягкие груди болтаются мешочками, он подставляет под них ладони, ловит соски, ритмично качая её на себе. Ага, задёргалась. У неё подламываются руки, и она падает на него, хватает полуоткрытым ртом за лицо. Ещё укусит. Он перехватывает своим ртом её губы, обхватывает руками её за спину, она бьёт кулачками по постели, чуть не задевая его, потом вцепляется растопыренными пальцами в туго натянутую простыню, рвёт её на себя. Он слегка сгибает ноги в коленях, крепко упираясь ступнями в постель, чтобы усилить удар. Ещё… и ещё… и ещё… Она вдруг отрывается от его рта и хрипит:

— Давай, я хочу всё. Слышишь, индеец, всё!

— Да, миледи.

Он сильно выгибается под ней, и с очередным ударом выбрасывает струю так, чтобы она ощутила её. Ну? Есть! Обмякнув, слабо дёргаясь, она скатывается с него и замирает. Он осторожно скашивает на неё глаза. Вырубилась? Он плавно высвобождается и переводит дыхание. Ну, пока она в отключке, а если ещё и заснёт… можно и передохнуть. Он распластывается и медленно проваливается в чуткий сон. Её ставшее сонным дыхание успокаивает его, и он засыпает, расслабив усталые мышцы. И спит, спит долго. Просыпается, когда она шевелится, убеждается в её сне и засыпает опять. И с каждым разом свет в окне всё меньше мешает ему. А проснувшись в очередной раз, он видит, что вся комната синяя и небо за окном синее. Вечер? Пусть вечер. Она спит, свернувшись клубком, а кровать достаточно просторная. Он закрывает глаза, снова проваливаясь в сон. И просыпается уже в полной темноте. Она вздыхает рядом и включает свет. Хрустальная маленькая люстра над кроватью. Он осторожно оглядывается. Окно закрыто белой, подобранной фигурными складками шторой. А у кровати снова столик на колёсах, уставленный едой. Он сглатывает сразу набежавшую слюну и отворачивается, пока она не заметила — просить не положено, за это и врезать могут.

— Иди сюда, индеец.

Он легко встаёт и соскальзывает с кровати на пол. Она жестом указывает ему, что он должен сесть на пол. Он, как положено, опускается на колени и откидывается, садясь на свои пятки. Она ест, передавая ему остатки, а зачастую и почти целые, только надкусанные куски…

…- И что ел?

— А фиг её знает! Я такое впервые ел. Она мне не называла. Всего понемногу.

— Наелся?

— Ну, в животе не сосало.

— И опять?

— А ты думал! Ну что, дальше, или надоело?

— А было что особенное?

— Особенное? — рассмеялся Эркин. — Да нет. Ей уже только подо мной, но на шкуре хотелось. А потом она мне спать велела. На кровати разрешила, не прогнала в камеру. И ушла.

— Куда? Натраханная-то…

— А мне что до того? Я и спал. Сытый, довольный.

Эркин рассмеялся и подмигнул Андрею.

— Ну, под утро она пришла и легла. Я дёрнулся, но уже она спать хотела. Я погладил её, потискал немного, она заснула, и я опять заснул. Сытый, главное. А потом…

… Его разбудил свет. И какой-то шорох. Он осторожно открыл глаза. Она лежит рядом, укрытая белым пушистым одеялом, и спит. Высокая худая негритянка в платье с фартуком подтягивает шторы, открывая белые деревья и белое небо. Почувствовав его взгляд, негритянка, не оборачиваясь, шепчет:

— Прикройся, погань рабская.

— Чем? — ответно шепчет он.

— А чем хочешь! Выставился, краснорожий…!

— А ты не смотри, черномазая… — спокойно отвечает он.

— Спальник! — выплёвывает негритянка как ругательство.

— Ага, — соглашается он, закрывая глаза, будто спит, и слушает, как шуршат по ковру колёсики.

Еду привезли! Но не будить же ему её. Дождавшись тишины, он открывает глаза и лежит так, глядя в окно. Она просыпается, потягиваясь. И ещё не открыв глаз, нашаривает его. Он придвигается поближе. Она гладит его грудь, без боли пощипывая соски.

— Ты здесь, индеец?

— Да, миледи.

Она, наконец, открыла глаза, откинула одеяло.

— Уже утро?

На этот вопрос он решил промолчать. Она погладила его грудь, живот. Задумчиво пощупала мошонку. Он приготовился к работе, но она убрала руку и встала, подошла к окну. Он, полулёжа, опираясь на локти, следил за ней. Если она сейчас есть не будет, то и ему не перепадёт. А запах хороший. Но еда всегда хорошо пахнет. Не бывает еды с плохим запахом.

— Иди сюда, индеец.

Он послушно соскользнул с кровати и подошёл к ней. Встал на шаг сзади.

— Ближе.

Ясно. Он встал вплотную за ней, и, когда она откинулась назад, осторожно обнял её за плечи. Она прижалась к нему лопатками и ягодицами. Он пошире расставил для упора ноги, напряг мышцы.

— Хорошо, индеец.

Она, давая ему войти, раздвинула ноги и сама сомкнула их. Он осторожно вёл руками по её телу, гладил груди. Она взяла его руку за запястье и положила себе на лобок, прижала. Он нащупал начало щели, осторожно ввёл под складку палец и нашёл маленький выступ-бугорок, нажал на него, отпустил и снова нажал. Она наклонила голову, и он поцеловал её в шею, в корни волос. Она извивалась, тёрлась об него ягодицами и лопатками. Одной рукой нащупать обе груди трудно, но её соски долго хранили возбуждение и, намяв, нащекотав одну грудь, он брался за другую, а потом положил руку между её грудей, растопырив пальцы так, чтобы большой и мизинец касались сосков, и работал уже ими. Она вскинула обе руки, обхватив его за голову. Когда она поднимала руки, он на секунду убрал свои, и она недовольно вскрикнула:

278