Аналогичный мир - Страница 498

498

Он слушает, с трудом сохраняя неподвижное, как и положено в игре, лицо. Угрюмый, индеец, питомничный раб, скотник, пять лет… Слишком совпадений. Это Эркин. Тогда эти… Грег и Пол… Так это ж Грегори и Полди! Это о них Эркин рассказывал. Суки надзирательские шакалы.

— Как каменный, — кивает Пол. — Бьёшь его, а он, стервец, что придумал. Качается под ударом. Ну, чувствую, что не так кулак ложится. Так я что делал. За волосы ухвачу и держу, чтоб башкой не крутил. Нахлещешь его, у самого рука болит, а ему… Хоть бы хны. Ничем не проймёшь. Чего ты его выбрал?

— А того. Дурак ты, Пол. Тупарь он, конечно, тупарём, как все индейцы, и скотина неблагодарная, но работал. Его подгонять было не нужно. И со скотиной он ладил.

— Сам скотина, вот и ладил, — ржёт Пол.

— Верно, — соглашается Грег. — Только к быку, бык племенной был, он один и мог зайти. И коровы от его дойки не болели. Ну, о нём много чего рассказать можно. Мне он чем пришёлся? Работяга — раз, с другими рабами не стакнется — два.

— Ну, это ты загнул.

— Разогни, Пол. Он с кем из рабов в стачке был? А? За пять-то лет. Вспомни. Даже с Зибо… Ну, это тоже целая история.

— Смехота! Понимаете, был такой черномазый, Зибо, скотник. Старик уже, на Пустырь пора. Когда Угрюмого купили, я и скажи Зибо, что это его сынок, ну, десятый в награду.

Дружный хохот заглушает Пола.

— И он поверил?!

— Да черномазый же! Они всему верят!

— Да, в чём другом, а в этом… они как психованные.

— Хуже жратвы.

— Ну да, скажешь только, это там сын твой, и всё. Они уже родня, понмаешь.

Да, крови совсем не чувствуют.

— Ну вот, так Зибо ему: сынок, сынок, сам слышал, а он…

— Как каменный, — кивает Грег и вдруг усмехается. — Видно, понял, что ты это в насмешку сказал. Мне как-то старика даже жалко стало. Нахлестал я Угрюмого, что Зибо, дескать, отец твой, уважай и почитай его.

— Ну и как? — хохочут остальные.

— А никак. Был Угрюмым, таким и остался. Ну так вот, что третье-то было? Да. Что он делал, то уж без булды. Старательный. И силён был. Как бык. Это четыре. Пятый забыл. Ну и ладно. И так… Куда ж ещё. Ему уже за двадцать было, но десяток лет он бы ещё покрутился у меня.

— А вообще-то да. Вполне возможно.

— А вообще-то, он бы придушил тебя, Грег. При случае. Индейцы — они подлые, ни одному верить нельзя.

— Ну, это просто. На ночь приковать или запереть, а днём я с оружием. Ну вот, заваруха грянула, ну, кто куда рванули.

— Побыстрее и подальше.

— Это уж у всех одинаково.

— Ладно, все помним.

— И вот через месяц приезжаю я туда. Хозяйка испугалась, что имение как выморочное с торгов пойдёт, и рванула. Ну, приехали мы.

— А ты при чём?

— А я ж на контракте. Успел подписать, дурак. А ей по хрену капитуляция там или ещё что, неустойку сдерёт… из-под земли выкопает. Да и родня у неё. Я ж чего думал. Что если они, ну, у кого я имение присмотрел, заартачатся, я хозяйку подкручу, она братцу своему шумнёт, и только тех… упрямых и видели.

— Ого!

— Вот тебе и ого! Ну, приехали. Всё поломано, побито, разграблено.

Ну, как везде.

Он, не вмешиваясь, но внимательно слушая, кивает. Навидался. Да что там, их с Джонни имение было не лучше.

— Ну, я пошёл смотреть. Хозяйка там над тряпками своими рыдает, хозяин вокруг прыгает, утешает… Смотрю, лакеи есть, повариха. Кланяются, трясутся.

— Шваль это всё.

— Кто бы спорил. А я, ещё когда въезжали, приметил. На скотной дверь не сорвана, а открыта. И окна — продухи не разбиты. Зашёл, — Грег выдерживает паузу. — Полы вымыты.

— Ни хрена себе!

— Во-во. Я в молочную. Книги удойные стопочкой на столе, бидоны с молоком. А у стены на рогожке… рабский хлеб. И не навалом, а аккуратной такой стопочкой до середины стены. И на столе банка консервная вместо кружки и полбуханки. И проволока. Ну, чтоб резать.

— Понятно.

— Рабские хитрости.

— Ну, думаю, это кто ж здесь так по-хозяйски расположился? Пошёл дальше. Сено, концентраты… брикеты, мешки… Всё разложено. И с умом, скажу. Кое до чего, и я бы не додумался. Коровы все на месте, сытые, лоснятся, бык тоже… аж блестит как вычищен. Ореховый концентрат жрут, сеном закусывают. Я к телятам. И вижу… — снова интригующая пауза. — Угрюмый! Ходит и молоко телятам наливает. Свеженадоенное. Телята лоснятся, сытые все, здоровенькие.

— Это… это ж получается…

— Во-во! Оно и получается, что он этот месяц так на скотной и жил, и за скотиной смотрел.

— Один?!

— А никого больше я не нашёл. Натаскал, значит, хлеба и жил себе припеваючи.

— Ещё бы!

— На молоке-то.

— И на сливках, небось.

— Ну уж краснорожий жратву не упустит.

— Да чтоб молоко и сливки были, он работал! — взрывается Грег. — Понимаете вы это?! Полы мыл, брикеты эти чёртовы по-своему перекладывал, поил, кормил, чистил, бидоны отдраивал… Да что там, мне черномазые потом на него жаловались. Ябедничали, что он в скотную никого не пускал. Утром им бидон выкатить, они отольют себе, сколько успеют, выйдет, бидон заберёт, и попробуй кто сунуться на скотную Бьёт не глядя и не думая. Так что не зря я на него глаз положил.

— Да, выходит, не зря.

— Ну, ты скажи, а?!

— Ну, а дальше-то что?

— К тому и веду. Я, значит, даже похвалил его, что, дескать, молодец, правильно, хозяйское добро уберёг. Он и ухом не повёл. Как, скажи, нету меня для него. Ладно. Угрюмый — он Угрюмый и есть. Пошёл я дальше. Думаю, хоть здесь порядок и одной головной болью меньше. Отловил одного черномазого, велел двух телят забить и всё молоко на кухню перетащить.

498